Узкая неровная дорога петляла по полям N-ского уезда некоей губернии; по дороге той тряслась бричка. Две вороные лошадки с крепкими ногами бежали скоро, подгоняемые кучером, тощим усатым мужичонкою. В бричке сидел господин. Был он ещё не стар, но полон, - наружность имел весьма и весьма неприятную, или, как теперь любят говорить, не располагающую. Лихо кручёные усы и чуть вытянутые губы придавали господину вид истинно гусарский, но лицо его было строго и непроницаемо. Подле пассажира стоял небольшой саквояж, довольно потрёпанный и имевший вид бывалого спутника путешественника. Справа от господина с гусарскими усами сидела барышня, юная девушка в капоте. На вид ей было годков около девятнадцати-двадцати, свежее личико светилось той неподдельной радостию жизни, какой мы обязаны детству, ещё не вполне прошедшему. Но что это? порой будто бы тучка набегала на лицо прелестницы, и выражение его становилось скорбным и задумчивым. Однако вскоре после неожиданного омрачения девица вновь светлела и становилась истинною красавицей.
Впереди мелькнули огоньки селенья.
-Антипьевка, барин, - пробасил кучер. – Приехали.
Барышня охнула и вытянула шейку, силясь вглядеться во тьму, висевшую над селеньем.
Антипьевка была старинной деревушкой, раскинувшейся на Сечной луговине. Управляющим имением, к коему Антипьевка и относилась, был некто Апостолов. В деревне о нём всякое говорили: одни – что прост как чурбан и честен как дворовый пёс; другие – что хитёр как лис и так же изворотлив. Так или иначе, но своим делом Апостолов владел в совершенстве, управлял отменно.
Вот сейчас встречал он нового барина возле особняка, на вычищенной чуть не до блеска подъездной дороге. Господину поклонился, к ручке барышниной приложился, расшаркался:
-Господа-с, позвольте представиться, Павел Иоаннович Апостолов, ваш-с управляющий. С приездом-с.
-Комнаты готовы ли? – осведомился лениво новый владелец Антипьевки.
-Как же-с, готовы! готовы комнатки-с! Всё в лучшем виде.
-Приехал ли господин Шундрин? – вспыхнув, спросила барышня.
Андрей Петрович Шундрин, камердинер гусароподобного барина, был недурён собой – смугл, черноволос, с блестящими тёмными глазами и стройной фигурою. Немудрено, что девица, чуть сведя знакомство, немедля вообразила Шундрина героем своего романа и принялась вздыхать о нём, краснея при едином упоминании о предмете своей полудетской ещё страсти. К слову сказать, сам камердинер с барышнею был открыт и весел, на реплики её отвечал уместными и дозволенными остротами, по утрам и каждый вечер прикладывался к ручке – словом, про него надо бы сказать, что вот пример благовоспитанного человека и образцового мужчины...
-Приехали-с, - учтиво кивнул Апостолов. – Ещё третьего дня-с. Сказали, что на перекладных добирались.
-На перекладных? – воскликнул господин. – Ах, собака!..
Барышня прикрыла уши руками и отвернулась.
-Сударь, ну зачем Вы так? – раздался от дома любезный мужской голос, и в свет фонарей вступил вышеописанный Андрей Петрович Шундрин. Был он одет весьма смело – в куртке чёрной кожи с длинною бахромою и крахмальной рубашке. Подобное сочетание верхней одежды недавно вошло в моду в Испании и на юге Франции, откуда и привёз манеру эту Андрей Петрович, часто выезжавший с гусароподобным господином за границу. – Я, сударь, торопился в Антипьевку поскорее прибыть, дом подготовить, для Вас да для Анастасии Семёновны, - барышня спрятала чересчур уж разрумянившееся лицо в ладонях, - а Вы прямо уж: «Собака!..» С каких это пор слуга, пекущийся о процветании своего господина, собакой нарекается?..
-А ты у меня прямо уж слуга, - усмехнулся «сударь».
-Помилуйте, Георгий Петрович!.. Я-то не слуга, но! – камердинер поднял указательный палец и заговорил быстрее и тише. – В том лишь смысле, что не крепостной.
-Ладно тебе, - отмахнулся Георгий Петрович. – Обустрой нас лучше. Эй, Павел Иоаннович!.. Показывай хозяйство.
Хозяйство оказалось славное, ухоженное – Апостолов получил о работе своей отзыв искренно похвальный.
Дом был просторный, с двумя гостиными, и светлый. Видно было, что владелец и архитектор находились в согласии. Впрочем, Павел Иоаннович не преминул блеснуть перед барышнею и рассказал одну прелюбопытную историю, касательную вышесказанного.
А дело было вот в чём. Именье принадлежало дворянину Н-скому, который рано овдовел и воспитывал сына и дочь. Подросший отпрыск расправил крылья и вылетел из родительского гнезда, а дочь Н-ского Варвара осталась под отцовским приглядом. Для девицы не нашлось жениха, и когда сам Н-ской преставился, бедняжка уж думала, что доживать ей унылые дни в одиночестве. Дом в Антипьевке тогда был смурной, чёрный, вот Варвара Н-ская и решила построить новый – благо, наследство отец оставил уважительное. А приглашённый для того архитектор с первого же взгляда на молодую хозяйку полюбил её без памяти… Сказка эта продолжилась свадьбой, однако молодые прожили в новом доме всего пять лет, после чего уехали в Московскую губернию, где и живут по сей день.
Анастасия Семёновна восхищённо захлопала в ладоши: histoire d’ amour ей понравилась; барышня отважилась украдкою взглянуть на Шундрина, однако тот, наморщив лоб, размышлял о чём-то, ей неведомом. Барышня поджала губки и проговорила:
-Дядя, а где наши комнаты?
Георгий Петрович встрепенулся и быстро сказал:
-Погодите, сударыня. Павел Иоаннович, а где же горничная барышни? Есть ли у вас в хозяйстве девушка?
-А как же-с? есть. Агашка! – крикнул Апостолов в глубь коридора, уходящего к кухне.
Через несколько мгновений в малую гостиную вбежала запыхавшаяся девица. Была она с виду ровесницей Анастасии Семёновны, однако одета была не так чисто: линялое ситцевое платье, на шее мониста из крупных деревянных кругляшей, на ногах – стоптанные черевики. Девушка оказалась недурна собою: гладко зачёсанные светлые волосы и яркие васильковые глаза придавали её простой, округлой физиономии особую, домашнюю прелесть, тогда как Настя гордилась своим аристократическим овалом личика. Апостолов раскрыл было рот, но Андрей Петрович взмахом руки оборвал его и принялся сам представлять горничную:
-Вот, Георгий Петрович, позвольте представить Вам и Анастасии Семёновне Агашу, девушку комнатную. Прибирает ладно, молчалива, услужлива. Агаша, это барышня твоя, Анастасия Семёновна. Проводи её в комнату.
Агаша поклонилась и кивнула, приглашая Анастасию Семёновну следовать за собой. Барышня нехотя оглядела мужчин и наконец произнесла:
-Спокойной ночи, господа.
Георгий Петрович кивнул и со словами «Доброй ночи, Настя!» поцеловал племянницу в лоб; Шундрин приложился к ручке, а Павел Иоаннович шаркнул ногой и поклонился.
Анастасия Семёновна ласково улыбнулась всем троим, залившись румянцем при одном лишь прикосновении губ Андрея Петровича к своей тонкой кисти и пошла следом за Агашей в свои комнаты.
Спальня имела вид вполне приличествующий, барышне понравилась. Обстановка добротная: резная кровать, ампирный туалетный столик, два кресла и три стула, шифоньер, диванчик с горкою пледов, ширма – всё уютно и на совесть. Агаша вручила барышне колокольчик и удалилась. Дождавшись ухода служанки, Анастасия Семёновна пустилась бродить по дому.
На лестнице попался ей Апостолов.
-Доброй ночи, барышня. Чего-нибудь изволите? Ужин подать?
-Нет, благодарю. Я не голодна. Скажите лучше, где Ан… Георгий Петрович?
-В кабинете-с, барышня. С господином Шундриным, - неприязненно уточнил управляющий. Видите ли, достойный наш Павел Иоаннович не принял господского камердинера. Зависть – страшное чувство, а Андрей Петрович служил превосходным для неё поводом. – Я пойду-с?
-Ах, идите, ради бога.
Раздумав навещать дядю, Анастасия Семёновна решила вернуться к себе, однако, заплутав в незнакомом доме, попала в неведомый коридор. Неожиданно за углом, на лестнице, послышались шаги. Анастасия Семёновна схоронилась за портьерою; в коридор вошёл Андрей Петрович. Улыбаясь своим раздумьям, Шундрин вошёл в первую от лестницы дверь – и вскоре оттуда послышался заливистый женский смех. Барышне впору было покраснеть, - но она так побледнела, что лицо её слилось с кипенным воротником домашнего платья. Анастасии Семёновне показалось, что мир рухнул, и она теперь погребена под руинами обвалившегося счастья.
Как зыбко оно было, это счастье!.. как ненадёжно!
«Ах, - думала Анастасия Семёновна, - только б можно было всё вернуть!.. Слышать голос его, видеть его глаза, его улыбку… Пусть он целует руки, пусть смеётся надо мною!.. Но теперь всё потеряно. Андрей там, с какой-то девкой! Боже!»
Анастасия Семёновна тяжело вздохнула и, ссутулившись, пошла к себе. Лицо её было сковано ледяной маской горького отчуждения – словно было барышне не семнадцать лет, а все тридцать.
Придя к себе, Настя упала на перьевые подушки своего ложа и разрыдалась. Слёзы лились и лились из самых горемычных на этот час глаз на свете.
«А ты-то думала!.. Не аскет же он. …Но почему же тогда так больно в сердце?.. Ах, Андрей!»
Наконец барышня наплакалась и утёрла лицо ладонью. Как ни странно, увиденное и услышанное придало Анастасии Семёновне решимости. «Пора воздействовать, а не то его ещё и окольцуют», - с благой мыслью и засыпается ладно.

ГЛАВА 2.
Новоявленная Ларина

Наутро барышня к завтраку не спустилась, сказавшись больной. Обеспокоенный её самочувствием Георгий Петрович самолично поднялся к ней в комнаты и застал картину весьма тревожную. Бледная как полотно, неубранная Анастасия Семёновна сидела за туалетным столиком и дрожащей рукой старалась что-то писать. При виде дяди барышня охнула и как бы ненароком прикрыла бумаги книгою Фонвизина, которого обыкновенно не любила за педантичную детальность.
Ей ещё с институтской поры скучны были классицисты и реалисты – то ли дело романтизм, сентиментальность! Она жадно читала Бальзака, Скотта, Жорж Санд и не гнушалась пошлыми бульварными романчиками, которые доставала по знакомству с дочуркой институтского сторожа. Настю влёк этот неведомый мир – мир любви и страсти, пылких признаний и смелых дуэлей…
Как хотелось порой стать какой-нибудь Розиной! Но уж она б непременно пошла другим путём: к чему старый толстяк Бартоло или изменник-граф? О, наша мечтательница, несомненно, выбрала бы севильского цирюльника, этот блестящий ум в сочетании с весёлостью и острословием…
Но мелькали серые будни, Настасья видела, как такие же юные мечтательницы выходят замуж за чиновников, важных военных – дабы не прозябать в нищете… но где ж были чувства?!
Она устало потёрла виски, отгоняя облака воспоминаний.
-Душа моя! здоровы ли Вы? Что с Вами?
-Ах, дядя!.. – молвила Настя и смущённо потупила взор. – Мы насовсем ли в Антипьевке?
Георгий Петрович смешался. «Сказать – нет?» - пронеслось в голове его…
Он нарочито быстро произнёс:
-Душенька, как знать, как знать?
-В самом деле? – потемнела лицом Анастасия Семёновна. – Что ж… Со мною всё ладно…
-Я собираюсь сегодня в уезд. Не изволите ль со мною?
-Нет, - едва сдерживая волненье, ответила барышня. – Поезжайте, дядя, с Андреем Петровичем!..
-С Андреем Петровичем! Голубушка, помилуйте: вы с ним будто сговорились!.. Андрей Петрович сегодня утром упал с лошади и теперь не встаёт с постели. А мне, значит, этот пройдоха говорит: «Поезжайте, сударь, с Настею!..» С Настею! Какая ж Вы ему Настя! Нет, справлю я этого паршивца, в Лондон поедет!..
-Ушибся сильно? – ещё пуще побледнела новоявленная Ларина, не осознавая вполне последней вести.
-Вот, сельский доктор Повоярзев осмотрел, сказал, жить будет… Ушибы у дражайшего Андрея Петровича. Эх, собака! Но мне пора, голубка моя, смею надеяться, вернусь к обеду и подзакушу в Вашем обществе.
…Едва бричка Георгия Петровича отъехала со двора, Настею овладело беспокойство. Словно бы стояла она на пороге и никак не решалась открыть дверь, гадая, дурное или хорошее ждёт за нею. Наконец решилась барышня и, взяв со стола исписанный бисерными буквами листок бумаги, вышла тихонько в коридор. В галерее встретилась Анастасии Семёновне Агаша.
-Барышня-с! Здоровы ль?
-Да.
-Чаю подать?
-Нет, ступай… А впрочем, пригласи Андрея Петровича испить чаю со мной внизу.
-Но барышня! Андрей Петрович в постели-с, не встают…
-Тогда передай ему бумагу, - нерешительно проговорила Настя и протянула было Агаше записку. – Или нет! Я сама!.. и чаю не нужно.
Агаша с искренним недоумением поглядела на барышню и отправилась на кухню, ставить самовар. «А то ну как изволят-с чайку попить, баре-то эти… - думала она. – А я им раз – и самовар на стол!»
Настя тем временем неслышно, даже придерживая полы платья, чтобы не шуршать юбками, шагала к комнате Шундрина.
В её полудетском уме его образ стал олицетворением героя «Севильского цирюльника» и следующих произведений – с понятными переменами, но всё ж… И она отважилась, перечла Пушкина и ринулась вперёд.
Чувствуя себя истинною Татьяной, героиня наша робко постучала.
-Войдите, - был ответ.
Барышня вошла в комнату. Андрей Петрович сидел в кресле, набросив на колени плед, и внимательными тёмными глазами встретил открытый взгляд гостьи. Девушка поняла, что пришёл тот час…
…-Андрей Петрович, - умоляюще прошептала Настя, приближаясь к камердинеру, - я должна с Вами поговорить.
-Я ждал Вас, Настя, - впервые он назвал её по имени, отчего сердце забилось часто-часто. – Так говорите ж!..
-Я… мы с Вами знакомы не так уж давно, - тут Анастасия Семёновна запнулась, но, сделав над собою усилие, продолжила: - Я не знаю, как сказать то, что нужно говорить. Помогите мне, Андрей Петрович!..
Шундрин поднялся и сделал шаг ей навстречу.
-Я… я люблю Вас, Андрей Петрович, и не считаю возможным долее то скрывать. – В отчаянии воскликнула барышня, бледнея. Андрей Петрович удивлённо поглядел на неё и кашлянул.
-Вот оно как дело-то оборачивается, - пробормотал он. – Я не могу Вам так сразу ответить, барышня…
И снова печаль непрожитых лет отразилась на лице её – Анастасия Семёновна потёрла виски руками.
-Нет! Андрей Петрович, скажите уж, что не решаетесь мне отказать, отвергнуть признание. Но не смущайтесь, прошу – не лгите мне! Я… не только за тем пришла, - неожиданно обронила она.
Шундрин нахмурился.
-Я должна Вас предупредить… может статься, Вы знаете… Георгий Петрович собирается отправить Вас в Лондон. Вам что-то об этом известно, Андрей Петрович?
Но Шундрин, нахмурившись, молчал. Через минуту он будто очнулся и раздражённо огляделся по сторонам:
-Где проклятый колокольчик? – не найдя искомого, Андрей Петрович оборотился к Насте: - Вы не видели Агашу? Она мне нужна.
Анастасия Семёновна на считанные мгновения оцепенела, после чего залепила Шундрину звонкую оплеуху и разрыдалась.
-Вот так пощёчина!.. – восхитился он, потирая горевшую щёку. - Настя, да что же Вы, в самом деле? Не плачьте, я того не стою. Мне и не больно вовсе, воистину. Настя!.. – не находя отклика с её стороны, Андрей Петрович схватил барышню за плечи и чувствительно встряхнул. Анастасия Семёновна охнула и примолкла. – Вот и чудненько. Что с Вами такое? Ах, барышня! Вы были со мною честны – я, так и быть, пооткровенничаю с Вами. Мне нужно бежать, - объявил Шундрин. – Я не стою Ваших слёз, да они и не задержат меня, - Настя немедленно подняла на него влажные очи, - но мне беспокойно оставлять вас с… Георгием Петровичем.
-С дядей?
-С самым что ни на есть дядей!.. Молчите, Анастасия Семёновна, и слушайте. Ваш отец умер недавно, - барышня помрачнела, - а дядя увозит уж Вас в Антипьевку. Через месяц, вернее, едва минуло сорок дней со дня кончины Вашего батюшки. Вы не нашли это странным? – Настя покачала головою и вопросительно на него посмотрела. - Так вот, милейшая, дядя Ваш удумал на вас жениться.
Анастасия Семёновна с тихим вскриком пошатнулась. Шундрин спешно подхватил её на руки и поддержал. Оправившись от изумления и ужаса, барышня вцепилась побелевшими пальцами в ворот его рубашки и горячо, сбивчиво зашептала:
-Что же мне делать? Что? Спасите меня, Андрей Петрович! Больше некому…
Шундрин обнял дрожащую бедняжку за плечи.
-Успокойтесь, Настя. Я попытаюсь Вам помочь – дайте срок.
-Не уезжайте!
-Да не брошу я Вас, не оставлю. Уймитесь, голубушка. Я что-нибудь непременно придумаю!..
Барышня тем временем попыталась взять себя в руки и тихо спросила:
-Объясните?
-Вы молоды и хороши собой, - прямо ответил Андрей Петрович, - а он холост. Вы привлекли его, и Георгий Петрович принял решение на Вас жениться. Он осведомил меня о своих планах относительно Вас, милочка, но я отговаривал его, покуда только мог… а затем меня отвлекли личного свойства заботы и волнения. Прошу прощения, Анастасия Семёновна, однако я лишь тотчас вспомнил о Вашем двусмысленном положении в доме Георгия Петровича. Я постараюсь помочь Вам, обещаю всё, что будет в моих силах.
Шундрин заходил по комнате, морща лоб и стискивая пальцы замком. Зашуршало платье – барышня подошла к камердинеру дяди.
-Вы бежите? Куда и от кого?
-Не знаю. Я ничего не знаю.
-Я думаю, Вы в силах мне помочь, Андрей Петрович.
-В самом деле? И как же?
-Вы должны взять меня с собой. Я могла бы бежать с Вами.
-Но Настя! это невозможно.
-Отчего же? После того, что Вы мне сейчас сказали, мне уж ничего не страшно – нужда, гонения… И Вы… Вы будете рядом. Андрей Петрович, - с тоской промолвила она, - я же люблю Вас.
Шундрин поднял было руку, словно приготовившись к обороне, но вдруг подхватил оторопевшую Анастасию Семёновну за талию, крепко обнял и поцеловал прямо в губы.
…В дверь торопливо постучали.
-Андрей, - раздался голос горничной Агафьи, - тебе…
Анастасия Семёновна вывернулась из рук Шундрина и закусила губу, заметив девушку. Агафья же, похоже, при виде барышни ничуть не смутилась.
-Андрей! Сколько же можно! – удивлённо сказала она. - Груши поспели.
На дворе стоял конец сентября, и заявление было вероятным, однако при чём тут грушевые деревья, осталось для барышни Настасьи загадкою.
Шундрин улыбнулся горничной и подмигнул ей.
-Славно, - ответил он, - а где Павел Иоаннович?
-Спит в каморке своей, - усмехнулась Агафья.
Насте немедленно стало жалко Павла Иоанновича: неплохой он человек, воспитанный, предупредительный… а негодная Агашка смеётся. Это невольное сострадание, однако, не затуманило Настасьиного рассудка – она не забыла покуда, зачем пришла, холодно глянула на горничную – и та бесшумно выскользнула из комнаты, загадочно улыбаясь.
-Андрей Петрович, - произнесла барышня просительно.
-Простите меня, Настя!
-За что мне?..
-Порыв мой, и вся… Что небо коптить! Настасья Семёновна, Вы могли бы стать… - он не успел договорить: в дверь требовательно постучали и в спальню вошла молодая женщина весьма приятной наружности – невысокая блондинка с тёмно-серыми глазами, тонкая, что стебелёк на ветру. Движения её были расточительно плавны и изящны, как у кошки – да той, что почиет в господском доме на подушке чистого бархата и лениво тянется со сна. Одета гостья была в дорожное платье серо-зелёного оттенка, выделяющее бледноту кожи и чахоточный румянец щёк хозяйки, её большие влажные глаза и скривлённый в усмешке рот.
-Варя! – хрипло проговорил Шундрин и бросился к её руке.
Настасья Семёновна прикрыла в изнеможении глаза: «Ах, Господи, прямо Дон Жуан!.. В поисках идеала… Но эта хотя приятнее Агафьи».
-Встаньте, Андрей, - отстранилась меж тем незнакомка, нареченная Варей. – Вы всё тот же? Ручку лобзать, да? Вам ничто не свято. Вы всё тот же, - в отчаянии повторила Варвара и отмахнулась, будто от мухи. При движении этом она вся как-то по-особому повернулась; на лицо её упал луч солнца из приоткрытого окна, и бросилась в глаза правда: Варвара, очевидно, пребывала положительно хвора. Об этом говорил и пламень щёк на мертвенно-бледном лице, и беспокойно горящие глаза, и трепещущие ноздри…. Шундрин встрепенулся, заметив все эти тревожные мелочи.
-Варя, что? – спросил он с трепетом.
Варвара меж тем увидела барышню Настасью и испуганно проговорила:
-Простите… я помешала… Я не хотела. Я уйду! – Но Настя бросила на гостью полный горечи взгляд и почти выбежала из комнаты.

ГЛАВА 3.
Спасите Андрея!

Около половины четвёртого в дверь Анастасии Семёновны робко постучали.
-Войдите, - устало позволила хозяйка. Дверь отворилась – на пороге изваянием застыла дрожащая Варвара.
-Присядьте! – встревоженная владетельница метнулась к посетительнице. – Что с Вами?
-Настасья Семёновна, - проговорила Варвара. – Ответьте мне: что у Вас с Андреем?
«Вот оно. Начинается; что ж делать?» - мелькнуло в голове у барышни.
-Я… совершенная симпатия… мы знакомы недавно… Мне сдавалось…
-Оставьте! я всё поняла. Вы, должно быть, полагаете во мне соперницу? препятствие?
-Творец с Вами!..
-Полно!.. Я лишь сестра ему; не получила и капли его жуанской любови к женщинам. Настя, он герой романа… романа авантюрного… страшного… он приносит с собой вихрь! передо мною Андрей кругом виноват – но я его просила. Я люблю его, Настасья Семёновна, - горячо говорила Варвара, - сестринская нежность молит о прощении для этого безумца… Он мальчишка, мой несносный брат. Если Андрею хватит здравомыслия, он остепенится, если нет – значит, обратится навстречу своей гибели.
-Отчего – гибели?..
-Он предан идее, и предан безумно, а это – прямая дорога в ад. Андрей меня никогда не слушал, я была для него глупенькой девчонкой, младшей сестрицей… Ах, как я берегла его! матушка завещала мне не упускать его жизнь, отец-то не успел на него воздействовать… Всевышний тому свидетель: Андрей предал меня, наше родство… Настя! Моё сердце, - Варвара закашлялась чуть не до слёз, - сердце рвётся. Я больна; мне недолго осталось. Андрей и в том виноват. Но я простила. Мне незачем далее жить, Настя.
-…К чему эта исповедь?
-Выйдите за него замуж! Я умру – но Андрей будет под приглядом. Умоляю Вас!
-Я не могу: он любит другую.
-Кого? – Варвара вся подалась вперёд, и Настасья отпрянула.
Страшно было глядеть на эту молодую ещё женщину, погибающую во цвете лет, преданную старшему брату, не умеющую хранить на него обиды и злую память, простившую ему всё, всё, всё… Варвара была так несчастлива, бедствие горело изнутри в её глазах и образе, она едва принуждала себя жить, биться с недугом – и всё для него, для Андрея, который так поздно осмыслил свои заблуждения!..
-Горничная моя, Агафья. Они… - тут Анастасия Семёновна выразительно покраснела, и Варвара усмехнулась:
-Всё понятно. Он волочится за каждой юбкой!.. Но это не любовь, Настя! Спасите Андрея!
-Твоё, сестрица, участие в моей судьбе трогает, - раздался от дверей тёплый голос предмета разговора барышень, - но спасать надобно тебя. С минуты на минуту ожидаю я приезда достопочтенного моего господина. Вот что я удумал: Анастасия Семёновна, Вы скажите дяде, что это Ваша компаньонка, приживалка тётушки Анны Сергеевны.
Анна Сергеевна Полянская приходилась сестрой умершей Настиной матери.
Сёстры от души не переносили Георгия Петровича, и оттого Анна с ним не зналась, однако племянницу любила всем сердцем, так что вполне могла выписать ей компаньонку.
Барышни кивнули, а Шундрин продолжил:
-Варя, что ты ещё рассказала Насте? Про мои стремления?
-Андрей, ты знаешь, я умею хоронить секреты. Я всё тебе просила, всё, слышишь? Лишь об одном прошу: не губи себя.
-Я учту, Варя. Ты тоже постарайся меня простить. За всё зло, за все беды. Я… я больше никому не помешаю: завтра же покидаю Антипьевку и отбываю… куда? неважно.
-Андрей! – побледнела Варвара и, прежде чем кто-либо успел опомниться, осела на пол.

Настя кликнула Агашу, та принесла соль и воды; через минуту в светлице показался Павел Иоаннович с коньяком на сахаре. Последнее оказало решительное действие.
Наконец Варвара стала понемногу приходить в чувство, а Настасья с Андреем Петровичем остались практически тет-а-тет.
Насте вспомнился утренний поцелуй, прерванный приходом Агафьи. К чему он обнял её тогда?..
-Андрей Петрович, вы меня покидаете?.. – со слезами в голосе прошептала раздавленная событиями дня барышня.
Шундрина спас звон колокольцев на подъездной аллее: воротился из уезда Георгий Петрович.

Поздним вечером, объяснив дядюшке про «Аннину приживалку» и разместивши Варвару Петровну в соседних покоях, Анастасия Семёновна дерзнула проситься с Шундриным в дорогу.
Она продолжительно боролась в душе сама с собою, то отчаянно шагая к двери, то опускаясь без сил в кресла, и наконец решилась объясниться.
Набросив на плечи невесомую шаль, она выскользнула из спальни и направилась к комнате Андрея Петровича, опасаясь натолкнуться на Агафью и дрожа при единой мысли о какой бы то ни было встрече.
Однако Шундрин оказался один у себя; он рылся в кожаном портфеле с бумагами и будто бы ничуть при виде барышни не удивился.
Настасья шагнула к нему, собираясь что-то сказать, но не устояла под внимательным взором «безумца», как окрестила брата Варвара…
Шаль спала с плеч, позабыт был портфель с бумагами, а после этого они уж ничего не помнили…

ГЛАВА 4.
Прощайте – иль до свидания – кто знает?

А поутру сердечко Настасьи Семёновны едва не оборвалось. Да и как может быть приятным пробуждение в чужой спальне, на разворошённой постели да ещё в одиночестве!..
Сжавшись вся, героиня наша хотела было разрыдаться, но не нашла слёз; глаза остались сухи. Душа трепетала, всё внутри горело пламенем острой обиды.
«Как можно! – в панике думала Настасья. – Как можно было… стать любовницей!.. позор, позор… коли дядя узнает!»
С мыслью о дяде пришло воспоминание об угрозе, якобы исходящей с его стороны. Тотчас стал барышне гадок это пожилой господин с проплешиной и премерзкими усами, суетливыми глазками и сбивчивой речью.
Стать женой?.. Ни за что!
С этой мыслью Анастасия Семёновна торопливо поднялась, оделась и крадучись пошла по коридорам в свою комнату. Ворвавшись к себе, барышня подбежала к зеркалу, с тем чтобы обозреть себя.
Нет, ничто будто бы не переменилось… Вот только глаза блестят по-особому да губы припухли. Губы! Анастасия Семёновна принялась их нещадно кусать в надежде, что незаметен будет внешний итог прошедшей ночи.
Что ещё?
Через несколько мгновений Настасья додумалась: простыни. Агафье нельзя приказать… выходит, нужно самой.
И снова это постыдное передвиженье по коридорам… В спальне Шундрина Настя обнаружила, собирая простыню, листок бумаги. Спрятала его за край лифа, не придав большого значения, и продолжила, как говорится, заметать следы.
Наконец оказавшись у себя, Настасья Семёновна перевела дух и с бьющимся сердцем развернула бумагу, схоронённую в корсаже.
Предчувствие не подвело её: то была записка от Андрея Петровича. Быстрыми, ускользающими буквами были отражены его мысли…
Он уехал рано утром, уехал далеко и надолго. Просил прощения у Настасьи Семёновны за происшедшее, молил не держать зла, продолжать жить и не забывать Варвару.

«Настасья Семёновна, Вам ни к чему поминать меня доле; но позвольте мне дать совет: пишите к Анне Полянской, она не оставит Вас! быть может, примет Анна Сергеевна и Варю, мне больно бросать её, я был плохим братом, а она едва ли не отдала за меня жизнь. Но всё это пустое…
Настя! Я бегу, бегу от тебя, но верь: гонит меня не трусость, а долг. Долг и честь.
Ещё намедни я не думал, что могу чувствовать… что-то подобное, но ты – особенная… Я могу предположить, о чём ты подумала тотчас… Агафья – несерьезное, поверь… Общее дело.
Прошу – простите меня за горе, за обиду – и не держите зла; продолжайте жить!..
Настасья Семёновна! Я не вполне готов говорить о чувствах, я не создан для того… Поверьте, я не ведал такого прежде и чувствовать не умел так крайне … Или же это обман? Но поздно: рассвет близок. Мне пора, но в душе я уношу… Полно!
Прощайте – иль до свидания – кто знает? Мне пора. Я не могу тешить Вас пустой надеждою… Творец с Вами!
Берегите Варвару и то, что спрятано у Вас под периною в спальне. Берегите!
И себя сберегите.
АНДРЕЙ ШУНДРИН»

Анастасия Семёновна вновь укрыла письмо и нетвёрдо шагнула к постели.
Под периною лежал пистолет. Длинный пистолет – такие называют дуэльными.
Настасья Семёновна стремглав рванулась в библиотеку: она помнила, что на полке стенного шкафа были печатания по баталиям; должна там же быть и энциклопедия по огнестрельному оружию.
Книга была, «Искусство горячей смерти», французское издание начала прошлого века.
Принеся фолиант к себе, барышня дрожащими пальцами принялась листать том, и на девяносто девятой странице обнаружила точную копию своей находки. Подпись гласила:

«Пистолет дуэльный, Албания, XVIII век. Ствол гладкий, круглый, близ казны отделан гранями. Части разделены поясками. Прицельное приспособление состоит из мушки полукруглой формы. Прибор стальной, состоит из спусковой скобы, замочной личины, затылка шарообразной формы, круглой шомпольной трубочки. Цевье длинное. Украшения: чеканка, филигрань, серебро, инкрустация кораллом».

Далее шли цифры: калибр, длины, масса, - но Настасье Семёновне всё одно было, она не поняла и половины текста, но чутьём угадала: оружие непростое. Пистолет и впрямь был отделан коралловой вставкой, играющей в лучах восходящего солнца.
Настя отнесла книгу в библиотеку, а вернувшись, стала думать, как поступить с пистолетом. Оружие это ценное, сразу бросается в глаза искусная чеканка.
«Андрей оставил мне его неспроста, - взяла в толк Анастасия Семёновна, светлея лицом, - он вернётся за своим пистолетом!.. Однако пистолет этот дуэльный. Стало быть, есть и второй? Где он? У кого? И не попытается ль владетель другого пистолета присвоить этот?.. Что делать? Где укрыть?»
И, недолго думая, Настасья вытащила из-за лифа письмо Шундрина, приложила к пистолету, обернула всё в батистовый платок и затолкнула вглубь потайного ящичка в ампирном туалетном столике.